"Мы сильно насолили властям". 23-летний активист из Волгограда – о штабах Навального и уголовном деле
484
На 23-летнего Евгения Кочегина, бывшего координатора штаба оппозиционного политика Алексея Навального в Волгограде возбудили уголовное дело об уклонении от альтернативной гражданской службы. Сам молодой человек заявляет, что предоставил в военкомат заключение врача, освобождающее его от призыва, но медицинский документ игнорируют.
В интервью Кавказ.Реалии Евгений Кочегин рассказал подробности возбужденного против него уголовного дела, а также о том, как волгоградский штаб Навального изменил политическую жизнь города и почему активист в Новый год принципиально выключает телевизор.
– Подписывайтесь на наш телеграм-канал!
– С чем вы связываете возбуждение уголовного дела?
– Выборы прошли, и уже можно не опасаться за электоральные последствия таких репрессивных действий. Мы сильно насолили властям, провели беспрецедентную для Волгоградской области кампанию по наблюдению за голосованием, зафиксировали сотни нарушений, подали иски в суды – такого раньше никто не делал. Это разозлило власть.
Почему дело возбудили по "альтернативке"? Давление на меня началось еще в январе, когда были объявлены протестные митинги в поддержку Алексея Навального. Дома прошел обыск: у силовиков якобы появилась оперативная информация о хранении мной мефедрона и боеприпасов. Естественно, ничего не нашли. После обыска меня сразу арестовывают по обвинению в призывах к несогласованной публичной акции. В спецприемнике следователь сообщил о начале проверки по заявлению военкомата. Прошел почти год, допустимые законом сроки доследственной проверки выходили, их каждый раз продлевали, чтобы держать меня на крючке.
Дело об альтернативной службе возбудить было проще, чем по участию в экстремистской организации. Плюс оно выглядит не таким политическим.
– Как вы добивались прохождения альтернативной гражданской службы, были ли с этим сложности, как реагировал военкомат?
– Альтернативная служба предполагает, что я как обычный гражданин хожу на назначенную мне социальную работу, а вечером возвращаюсь домой и занимаюсь личными делами. Или политической деятельностью. Думаю, прохождения такой службы я добился чисто на эмоциях и "психе" военкома, которого "достал" тем, что добивался гарантированного законном права и соблюдения всех регламентов в ходе призыва.
На заседания призывной комиссии я приходил не один, а со свидетелями, моими доверенными лицами, которые записывали действия сотрудников. Они [сотрудники военкомата] были в шоке, потому что так никто не делал, даже матерей призывников на заседание комиссии не пускали. Несколько раз даже полицию вызывали, хотя присутствие доверенных лиц ничего не нарушает. Каждое нарушение со стороны военкома обжаловал в военной прокуратуре, он получил несколько представлений. В какой-то момент комиссар, вероятно, сорвался и подписал мое заявление, а призывная комиссия приняла решение о назначении альтернативной службы.
Это решение не было согласовано с ФСБ и волгоградским Центром противодействия экстремизму, поэтому теперь расценивается как неправильное. Потому что в армии человека можно полностью изолировать, как сотрудника Фонда борьбы с коррупцией (в России организация признана экстремистской и запрещена. – Ред.) Руслана Шаведдинова, которого перевели служить на отдаленную базу на архипелаге Новая Земля в Арктике. С альтернативной службой остаются проблески времени и свободы действий, политическую деятельность можно продолжать. Лишить меня альтернативной службы можно, только добившись решения суда о том, что я злостный уклонист, на основании которого гражданскую службу заменят военной.
– Желание продолжить заниматься политической деятельностью было единственной причиной выбора альтернативной службы?
– Процедура получения альтернативной службы достаточно проста. Ты пишешь заявление, в котором аргументируешь, какие именно моральные, религиозные или этические убеждения не позволяют проходить срочную военную службу. Построенная на воинской повинности армия мне отвратительна, считаю ее призывным рабством.
Помимо этических представлений я сослался на политические. Верховным главнокомандующим у нас является Путин Владимир Владимирович, которого я считаю нелегитимным президентом. Он создал систему, когда результаты выборов просто "рисуют", у страны украдено будущее, полным ходом идут политические репрессии и убийства.
Срочники использовались в чеченских войнах, части из Владикавказа участвовали в операции по "принуждению Грузии к миру", солдаты из Ростовской области, Ставропольского края, других регионов участвовали в аннексии Крыма, они используются на Донбассе. Все это характеризует наступательный характер оборонной политики современной России, я как сторонник либертарианской идеи считаю насилие неправильным.
На заседании комиссии поинтересовался: вы кому собираетесь дать автомат в руки? Представителю главного политического оппонента вашего верховного главнокомандующего? У вас все в порядке с головой?
– Почему военкомат не признает медицинское заключение, которое вы предоставили?
– У меня таких заключений два, и в обоих написан диагноз, по которому выставляется категория "В" – ограниченно годен, призыв только в случае начала войны. Военкомат проигнорировал заключение специалиста, а военный комиссар лично, не являясь медиком, поставил его под сомнение. Меня направили на новое обследование в областную больницу, где волшебным образом все заболевания исчезли, а документы банально сфальсифицировали. Например, у меня на руках документальные подтверждения о сдаче анализов в одни дни, а в заключении предоставлены справки об анализах в другие дни, когда я даже не был в больнице.
Сразу после этого пошел в стороннюю частную клинику, где диагноз подтвердили. Документ с этим обследованием я тоже принес в военкомат и указывал на противоречие с областной больницей.
Решение принималось настолько форсированно, что военный комиссар не дал мне забрать заключение из больницы и самому явиться с ним в военкомат, а лично забрал их. Мы подали жалобу в областную призывную комиссию, сейчас обжалуем решение призывной комиссии в суде.
На самом деле военкомат привык работать в условиях, когда все призывники боятся, и поэтому можно игнорировать их законные права. За новейшую историю военкомата – это сами сотрудники говорили – было всего пять или шесть таких же упертых, как я. Но если бы военкомат работал по закону, то они никого бы вообще не призвали, ни одного призывника не смогли бы направить служить.
– Когда вам предложили стать координатором штаба Навального, учитывая уголовное преследование вашего предшественника Алексея Волкова, вы раздумывали или согласились сразу?
– Я долго отказывался. И не из-за уголовного преследования Алексея, а большой ответственности, которую пришлось бы взять на себя. На тот момент я был студентом и неплохо для своего возраста зарабатывал.
Ситуация сложилась так, что в связи с уголовным делом питерская команда Алексея Волкова стала покидать волгоградский штаб. И сам Волков, и федеральный штаб видели координатором меня, они считали, что я потяну эту работу. В итоге понял, что не хочу бросать штаб, и согласился, чтобы он существовал дальше.
Соглашаясь на пост координатора, активист понимает, что его ждут большие риски и огромная ответственность, повышенное внимание к своей персоне, провокации со стороны силовиков и чиновников. При этом, скажем так, средняя по региону зарплата.
– На ваш взгляд, штаб изменил отношение жителей Волгограда к публичной политике и выражению своего мнения?
– Штаб привел в публичную политику многих горожан, побудил их не бояться выражать свое мнение. Не расследования, не общественное наблюдение на выборах, не протестные акции, а именно это стало главным: штаб оказался силой, возвращающей людей в политику.
В путинской России политика отделена от простых людей, в демократическом государстве такое невозможно. И задача штаба, и задача созданного после его закрытия регионального движения "Дозор" – показать возможности публичной политики.
– Кстати, о движении "Дозор" – какие у него цели?
– К волгоградскому штабу Навального движение не имеет никакого отношения. Мы запустили абсолютно новый проект, который ни в структурном, ни в организационном, ни в финансовом плане не повторяет штабы Навального. Более того, не все сотрудники и волонтеры волгоградского штаба к нам примкнули.
Выполняя требования закона, хотя и видим его репрессивность, мы полностью закрыли штаб, сдали офис и склад, распродали всю мебель. От волгоградского штаба ничего не осталось.
"Дозор" – это новый проект, мы запустились перед выборами, и первоочередной задачей был контроль за ними. Мы собрали материалы, доказывающие массовые фальсификации на выборах в Госдуму. Следовательно, избранные от Волгоградской области депутаты не могут считаться легитимными. А именно кризис легитимности власти, ее узурпация недостойными людьми являются ключевыми стимулами для народного протеста. Мы не просто говорим, мы доказали – этот созыв парламента волгоградцы не избирали, огромное количество людей увидели эту масштабную фальсификацию.
Сейчас с "Дозором" спорят, на нас давят. Значит, наш голос имеет влияние, достаточное для того, чтобы вызвать реакцию властей. Если власть пытается нас заткнуть, значит, идем по правильному пути.
– Многие бывшие координаторы штабов Навального уехали из страны. Как вы к этому относитесь?
– Грань в этом вопросе проходит по пониманию того, где принесешь больше пользы – оставаясь в стране или уехав из нее? В большинстве случаев власти же не от конкретного активиста хотят избавиться, а от проводимой им политической работы, ее эффекта. И перед активистом в какой-то момент становится выбор – шить варежки в колонии или продолжать производить этот эффект, находясь в другой стране.
Нельзя осуждать тех, кто уехал. Нужно поддерживать тех, кто уехал и продолжает политическую работу. И нужно еще в большей степени ценить ребят, продолжающих свою деятельность в России.
– Активизм в регионах еще возможен?
– Возможен. Чтобы поле было полностью зачищенным, нужен новый 1937 год. Сейчас борьба силовиков и властей в регионах идет с активистами, так или иначе поддерживающими Навального. И пока все внимание и репрессивные ресурсы сосредоточены на них, активизм могут продолжать люди, условно находящиеся во втором и третьем ряду. Сейчас это важно, они показывают власти, что на смену одному арестованному или выдавленному из страны придут двое новых.
– За время работы координатором у вас были моменты отчаяния?
– Такой момент настал, когда я узнал о признании "штабов Навального" экстремистской организацией и их ликвидации. В этот момент руки опустились, наверное, у всех. Потому что никто не знал, что делать дальше. Я и мой заместитель по штабу Мария Худоярова, наверное, месяц были в депрессии.
К активизму мы вернулись, когда встретились с волонтерами бывшего штаба. Пообщавшись, убедились – деятельность для них важна. И мы несем за нее ответственность, работаем для людей, которые наша реальная опора и поддержка. Когда сидели в спецприемнике и не знали, выпустят нас или после признания штабов экстремистскими сразу увезут в СИЗО по новому делу, поддержка рядовых активистов, их передачки и письма были очень важны. Я просто не мог бросить их и создал "Дозор".
– Если бы у вас была возможность сейчас встретиться с Алексеем Навальным, что бы вы ему сказали?
– Поблагодарю за смелость и мужество. За несколько дней до отравления я виделся с ним в Новосибирске, мы разговаривали, пожали на прощание руки. Проходит время, он уже отравлен, лежит в реанимации на грани жизни и смерти. Алексей Анатольевич не только восстановился, но и нашел смелость вернуться. И это дает силы сотням и тысячам региональных активистов, вдохновляет нас.
Сегодня Навальный становится моральным компасом для многих людей. Не только занимающихся протестной политикой. И не только в России. Он не просто герой, он уже символ мужества и порядочности, символ огромной силы воли.
– А если бы встреча состоялась с Путиным, что бы сказали ему?
– Я бы не использовал эту возможность. Потому что он мне совершенно неинтересен. Если бы встреча состоялась случайно, как бы нереально в нынешних условиях это ни звучало, если бы Путин случайно прошел мимо по улице, я передам то разочарование, которое испытали от Путина лично я и миллионы россиян. Он ведет себя непорядочно даже по бандитским меркам, по путинским меркам.
Лично мне Путин неприятен. Настолько, что когда он обращается к стране с новогодним поздравлением, в семье выключают телевизор. Чтобы не портить его голоском праздник.
***
В южных регионах продолжаются политические репрессии против бывших координаторов ликвидированных штабов Навального. Экс-координатора краснодарского штаба Анастасию Панченко в конце августа вызвали в Следственный комитет, тогда же дважды за сутки силовики задерживали экс-координатора штаба в Ростове-на-Дону Ксению Серёдкину, в июле была задержана бывшая координатор штаба в Ставрополе Татьяна Глинберг.
Главные новости Северного Кавказа и Юга России – в одном приложении! Загрузите Кавказ.Реалии на свой смартфон или планшет, чтобы быть в курсе самого важного: мы есть и в Google Play, и в Apple Store.
В интервью Кавказ.Реалии Евгений Кочегин рассказал подробности возбужденного против него уголовного дела, а также о том, как волгоградский штаб Навального изменил политическую жизнь города и почему активист в Новый год принципиально выключает телевизор.
– Подписывайтесь на наш телеграм-канал!
– С чем вы связываете возбуждение уголовного дела?
– Выборы прошли, и уже можно не опасаться за электоральные последствия таких репрессивных действий. Мы сильно насолили властям, провели беспрецедентную для Волгоградской области кампанию по наблюдению за голосованием, зафиксировали сотни нарушений, подали иски в суды – такого раньше никто не делал. Это разозлило власть.
Почему дело возбудили по "альтернативке"? Давление на меня началось еще в январе, когда были объявлены протестные митинги в поддержку Алексея Навального. Дома прошел обыск: у силовиков якобы появилась оперативная информация о хранении мной мефедрона и боеприпасов. Естественно, ничего не нашли. После обыска меня сразу арестовывают по обвинению в призывах к несогласованной публичной акции. В спецприемнике следователь сообщил о начале проверки по заявлению военкомата. Прошел почти год, допустимые законом сроки доследственной проверки выходили, их каждый раз продлевали, чтобы держать меня на крючке.
Дело об альтернативной службе возбудить было проще, чем по участию в экстремистской организации. Плюс оно выглядит не таким политическим.
– Как вы добивались прохождения альтернативной гражданской службы, были ли с этим сложности, как реагировал военкомат?
– Альтернативная служба предполагает, что я как обычный гражданин хожу на назначенную мне социальную работу, а вечером возвращаюсь домой и занимаюсь личными делами. Или политической деятельностью. Думаю, прохождения такой службы я добился чисто на эмоциях и "психе" военкома, которого "достал" тем, что добивался гарантированного законном права и соблюдения всех регламентов в ходе призыва.
На заседания призывной комиссии я приходил не один, а со свидетелями, моими доверенными лицами, которые записывали действия сотрудников. Они [сотрудники военкомата] были в шоке, потому что так никто не делал, даже матерей призывников на заседание комиссии не пускали. Несколько раз даже полицию вызывали, хотя присутствие доверенных лиц ничего не нарушает. Каждое нарушение со стороны военкома обжаловал в военной прокуратуре, он получил несколько представлений. В какой-то момент комиссар, вероятно, сорвался и подписал мое заявление, а призывная комиссия приняла решение о назначении альтернативной службы.
Это решение не было согласовано с ФСБ и волгоградским Центром противодействия экстремизму, поэтому теперь расценивается как неправильное. Потому что в армии человека можно полностью изолировать, как сотрудника Фонда борьбы с коррупцией (в России организация признана экстремистской и запрещена. – Ред.) Руслана Шаведдинова, которого перевели служить на отдаленную базу на архипелаге Новая Земля в Арктике. С альтернативной службой остаются проблески времени и свободы действий, политическую деятельность можно продолжать. Лишить меня альтернативной службы можно, только добившись решения суда о том, что я злостный уклонист, на основании которого гражданскую службу заменят военной.
– Желание продолжить заниматься политической деятельностью было единственной причиной выбора альтернативной службы?
– Процедура получения альтернативной службы достаточно проста. Ты пишешь заявление, в котором аргументируешь, какие именно моральные, религиозные или этические убеждения не позволяют проходить срочную военную службу. Построенная на воинской повинности армия мне отвратительна, считаю ее призывным рабством.
Помимо этических представлений я сослался на политические. Верховным главнокомандующим у нас является Путин Владимир Владимирович, которого я считаю нелегитимным президентом. Он создал систему, когда результаты выборов просто "рисуют", у страны украдено будущее, полным ходом идут политические репрессии и убийства.
Срочники использовались в чеченских войнах, части из Владикавказа участвовали в операции по "принуждению Грузии к миру", солдаты из Ростовской области, Ставропольского края, других регионов участвовали в аннексии Крыма, они используются на Донбассе. Все это характеризует наступательный характер оборонной политики современной России, я как сторонник либертарианской идеи считаю насилие неправильным.
На заседании комиссии поинтересовался: вы кому собираетесь дать автомат в руки? Представителю главного политического оппонента вашего верховного главнокомандующего? У вас все в порядке с головой?
– Почему военкомат не признает медицинское заключение, которое вы предоставили?
– У меня таких заключений два, и в обоих написан диагноз, по которому выставляется категория "В" – ограниченно годен, призыв только в случае начала войны. Военкомат проигнорировал заключение специалиста, а военный комиссар лично, не являясь медиком, поставил его под сомнение. Меня направили на новое обследование в областную больницу, где волшебным образом все заболевания исчезли, а документы банально сфальсифицировали. Например, у меня на руках документальные подтверждения о сдаче анализов в одни дни, а в заключении предоставлены справки об анализах в другие дни, когда я даже не был в больнице.
Сразу после этого пошел в стороннюю частную клинику, где диагноз подтвердили. Документ с этим обследованием я тоже принес в военкомат и указывал на противоречие с областной больницей.
Решение принималось настолько форсированно, что военный комиссар не дал мне забрать заключение из больницы и самому явиться с ним в военкомат, а лично забрал их. Мы подали жалобу в областную призывную комиссию, сейчас обжалуем решение призывной комиссии в суде.
На самом деле военкомат привык работать в условиях, когда все призывники боятся, и поэтому можно игнорировать их законные права. За новейшую историю военкомата – это сами сотрудники говорили – было всего пять или шесть таких же упертых, как я. Но если бы военкомат работал по закону, то они никого бы вообще не призвали, ни одного призывника не смогли бы направить служить.
– Когда вам предложили стать координатором штаба Навального, учитывая уголовное преследование вашего предшественника Алексея Волкова, вы раздумывали или согласились сразу?
– Я долго отказывался. И не из-за уголовного преследования Алексея, а большой ответственности, которую пришлось бы взять на себя. На тот момент я был студентом и неплохо для своего возраста зарабатывал.
Ситуация сложилась так, что в связи с уголовным делом питерская команда Алексея Волкова стала покидать волгоградский штаб. И сам Волков, и федеральный штаб видели координатором меня, они считали, что я потяну эту работу. В итоге понял, что не хочу бросать штаб, и согласился, чтобы он существовал дальше.
Соглашаясь на пост координатора, активист понимает, что его ждут большие риски и огромная ответственность, повышенное внимание к своей персоне, провокации со стороны силовиков и чиновников. При этом, скажем так, средняя по региону зарплата.
– На ваш взгляд, штаб изменил отношение жителей Волгограда к публичной политике и выражению своего мнения?
– Штаб привел в публичную политику многих горожан, побудил их не бояться выражать свое мнение. Не расследования, не общественное наблюдение на выборах, не протестные акции, а именно это стало главным: штаб оказался силой, возвращающей людей в политику.
В путинской России политика отделена от простых людей, в демократическом государстве такое невозможно. И задача штаба, и задача созданного после его закрытия регионального движения "Дозор" – показать возможности публичной политики.
– Кстати, о движении "Дозор" – какие у него цели?
– К волгоградскому штабу Навального движение не имеет никакого отношения. Мы запустили абсолютно новый проект, который ни в структурном, ни в организационном, ни в финансовом плане не повторяет штабы Навального. Более того, не все сотрудники и волонтеры волгоградского штаба к нам примкнули.
Выполняя требования закона, хотя и видим его репрессивность, мы полностью закрыли штаб, сдали офис и склад, распродали всю мебель. От волгоградского штаба ничего не осталось.
"Дозор" – это новый проект, мы запустились перед выборами, и первоочередной задачей был контроль за ними. Мы собрали материалы, доказывающие массовые фальсификации на выборах в Госдуму. Следовательно, избранные от Волгоградской области депутаты не могут считаться легитимными. А именно кризис легитимности власти, ее узурпация недостойными людьми являются ключевыми стимулами для народного протеста. Мы не просто говорим, мы доказали – этот созыв парламента волгоградцы не избирали, огромное количество людей увидели эту масштабную фальсификацию.
Сейчас с "Дозором" спорят, на нас давят. Значит, наш голос имеет влияние, достаточное для того, чтобы вызвать реакцию властей. Если власть пытается нас заткнуть, значит, идем по правильному пути.
– Многие бывшие координаторы штабов Навального уехали из страны. Как вы к этому относитесь?
– Грань в этом вопросе проходит по пониманию того, где принесешь больше пользы – оставаясь в стране или уехав из нее? В большинстве случаев власти же не от конкретного активиста хотят избавиться, а от проводимой им политической работы, ее эффекта. И перед активистом в какой-то момент становится выбор – шить варежки в колонии или продолжать производить этот эффект, находясь в другой стране.
Нельзя осуждать тех, кто уехал. Нужно поддерживать тех, кто уехал и продолжает политическую работу. И нужно еще в большей степени ценить ребят, продолжающих свою деятельность в России.
– Активизм в регионах еще возможен?
– Возможен. Чтобы поле было полностью зачищенным, нужен новый 1937 год. Сейчас борьба силовиков и властей в регионах идет с активистами, так или иначе поддерживающими Навального. И пока все внимание и репрессивные ресурсы сосредоточены на них, активизм могут продолжать люди, условно находящиеся во втором и третьем ряду. Сейчас это важно, они показывают власти, что на смену одному арестованному или выдавленному из страны придут двое новых.
– За время работы координатором у вас были моменты отчаяния?
– Такой момент настал, когда я узнал о признании "штабов Навального" экстремистской организацией и их ликвидации. В этот момент руки опустились, наверное, у всех. Потому что никто не знал, что делать дальше. Я и мой заместитель по штабу Мария Худоярова, наверное, месяц были в депрессии.
К активизму мы вернулись, когда встретились с волонтерами бывшего штаба. Пообщавшись, убедились – деятельность для них важна. И мы несем за нее ответственность, работаем для людей, которые наша реальная опора и поддержка. Когда сидели в спецприемнике и не знали, выпустят нас или после признания штабов экстремистскими сразу увезут в СИЗО по новому делу, поддержка рядовых активистов, их передачки и письма были очень важны. Я просто не мог бросить их и создал "Дозор".
– Если бы у вас была возможность сейчас встретиться с Алексеем Навальным, что бы вы ему сказали?
– Поблагодарю за смелость и мужество. За несколько дней до отравления я виделся с ним в Новосибирске, мы разговаривали, пожали на прощание руки. Проходит время, он уже отравлен, лежит в реанимации на грани жизни и смерти. Алексей Анатольевич не только восстановился, но и нашел смелость вернуться. И это дает силы сотням и тысячам региональных активистов, вдохновляет нас.
Сегодня Навальный становится моральным компасом для многих людей. Не только занимающихся протестной политикой. И не только в России. Он не просто герой, он уже символ мужества и порядочности, символ огромной силы воли.
– А если бы встреча состоялась с Путиным, что бы сказали ему?
– Я бы не использовал эту возможность. Потому что он мне совершенно неинтересен. Если бы встреча состоялась случайно, как бы нереально в нынешних условиях это ни звучало, если бы Путин случайно прошел мимо по улице, я передам то разочарование, которое испытали от Путина лично я и миллионы россиян. Он ведет себя непорядочно даже по бандитским меркам, по путинским меркам.
Лично мне Путин неприятен. Настолько, что когда он обращается к стране с новогодним поздравлением, в семье выключают телевизор. Чтобы не портить его голоском праздник.
***
В южных регионах продолжаются политические репрессии против бывших координаторов ликвидированных штабов Навального. Экс-координатора краснодарского штаба Анастасию Панченко в конце августа вызвали в Следственный комитет, тогда же дважды за сутки силовики задерживали экс-координатора штаба в Ростове-на-Дону Ксению Серёдкину, в июле была задержана бывшая координатор штаба в Ставрополе Татьяна Глинберг.
Главные новости Северного Кавказа и Юга России – в одном приложении! Загрузите Кавказ.Реалии на свой смартфон или планшет, чтобы быть в курсе самого важного: мы есть и в Google Play, и в Apple Store.