Зомби нашей "нежно любимой" оппозиции

Изучая оппозиционные паблики, я наткнулся на интересный пост в сообществе «Либертарианская Россия». Его стоит привести полностью:

«Отравление Навального позволяет наконец четко разграничить оппозиционеров от законспирированных кремлевских агентов — настоящий критик власти должен не сомневаться в том, что именно она совершила это преступление, а значит и в необходимости ее наказания.

Таким образом вопрос о поддержке санкций против России должен стать ключевым для выявления прогрессивных политиков, которые заслуживают поддержки «Умного голосования» и в целом уважения нормальных россиян. Иначе мы до конца жизни так и будем тасовать колоду кремлевских болванчиков, нацепивших на себя флаги разных партий и движений. Не согласен с санкциями — значит поддерживаешь Кремль и будешь люстрирован, точка.



Жалобные стоны ольгинских ботов не должны сбивать с толку — это Кремль довел до того, что битва с ним возможна только таким способом. Если мы хотим прийти к власти, пользоваться надо любой помощью, как бы к ней ни относилась необразованная соловьевская аудитория».

Нет, я не буду писать про Навального. И даже не буду писать о том, насколько мерзкая у нас оппозиция. Эти темы затерты, как трудовые органы портовых проституток. Даже приближаться не хочется.

Текст поста интересен не этим. Мне хотелось бы поговорить о некоторых особенностях современного приобретения убеждений — и их применения.

Начну с того, что «необразованная соловьевская аудитория» — это эвфемизм, за которым скрывается обычное большинство. То есть в данном случае «либертарианство» не только не согласуется с демократией, а прямо противостоит ей, требуя подавления политической воли большинства и установления над ней диктатуры «избранных».

При этом в одном предложении сочетаются в принципе несочетаемые вещи — «критик» и «должен не сомневаться». Надо сказать, это очень странное либертарианство, согласно которому критик обязан свято верить в некое утверждение, никак с либертарианством не связанное, а любое сомнение трактуется как табу.

Впрочем, эти убеждения не сочетаются друг с другом, лишь когда каждое из них искреннее. Однако в том-то и дело, что это не так. Перед нами — вера, имеющая чисто инструментальный характер. Она необходима не для установления недосказываемой истины, как в случае с религиями, а как основание для санкций.

Проще говоря, убеждения здесь не являются основанием для действий: напротив, они подчинены действиям и призваны их оправдывать, не более.

Нет, это не просто лицемерие, хотя и оно имеет место. Это еще и часть общего процесса, в котором те или иные идеи из фактора, формирующего общность, превратились в часть своеобразного дресс-кода, служащего пропуском в то или иную группу людей.

Такие люди образуют сообщества не по убеждениям, а в соответствии с целями. Причем, как правило, целью является вполне примитивное получение доступа к бюджету. А убеждения служат им для того, чтобы «раскрасить» это сообщество и как-то обосновать его претензии на такие ключевые ресурсы, как деньги и власть.

В итоге убеждения приходится не столько исповедовать, сколько носить, предъявляя на входе в специальные клубы по требованию стоящего у входа фейс-контроля.

Кроме того, идеология используется как спецодежда — для защиты от нравственных последствий реальных действий. Например, действий, направленных на ухудшение положения окружающих людей, которым ты обязан самим своим существованием. Если такие действия продиктованы идеологией, которую либертарий «искренне» считает верной и нравственной, то и действие, каким бы безнравственным и вредным оно ни было в реальности, он будет столь же «искренне» полагать полезным и нравственным.

Такое либертарианство, как резиновый костюм для ассенизатора или фартук для мясника, служит защитой от дерьма и крови, которые неизбежно являются частью деятельности. Разница только в том, что у ассенизатора и мясника — нужный людям результат деятельности: чистота и пища. А у носителей идеологий — все наоборот.

Вот так вся философская мысль превращается из сокровищницы, в которой хранятся способы достижения человечности, в гардероб, где пылятся человеческие личины. Их на себя напяливают, чтобы сойти за своего в тусовке.

Эти странные недобрые человекоподобные существа имитируют человеческие убеждения, чтобы добраться до самок, еды, власти. Ницше и Гегель, Кант и Маркс скукоживаются до условных сигналов, включающих стереотипное поведение для какой-то конкретной общины зомби, дезертирующих от собственной человечности.

Они не желают реально исповедовать марксизм. Они марксизничают. Они не в состоянии поместить в себя Ницше. Им бы где-нибудь переницшевать. Они не удивляются вслед за Кантом «нравственному закону внутри» себя. Они хотят как-то перекантоваться в этой жизни без сложностей.

И это очень грустно. Потому что каждая сложность мечтает возвыситься до банальности. А для этого сложность нужно по-настоящему решить. К счастью для сложностей, в мире еще достаточно людей, которые желают им в этом помочь.

Носиков